Неточные совпадения
«Разве она и теперь не самая свободная страна в мире, разве ее язык — не
лучший язык, ее литература — не
лучшая литература, разве ее силлабический
стих не звучнее греческого гексаметра?» К тому же ее всемирный гений усвоивает себе и мысль, и творение всех времен и стран: «Шекспир и Кант, Гете и Гегель — разве не сделались своими во Франции?» И еще больше: Прудон забыл, что она их исправила и одела, как помещики одевают мужиков, когда их берут во двор.
Предоставляя решение настоящего вопроса истории, с благоговением преклоняемся перед роком, судившим нам зреть святую минуту пробуждения, видеть
лучших людей эпохи, оплаканной в незабвенных
стихах Хомякова, и можем только воскликнуть со многими: поистине велик твой Бог, земля русская!
Потихоньку я выучил
лучшие его стихотворения наизусть. Дело доходило иногда до ссоры, но ненадолго: на мировой мы обыкновенно читали наизусть
стихи того же князя Долгорукова, под названием «Спор». Речь шла о достоинстве солнца и луны. Я восторженно декламировал похвалы солнцу, а Миницкая повторяла один и тот же
стих, которым заканчивался почти каждый куплет: «Все так, да мне луна милей». Вот как мы это делали...
В газете приняли участие
лучшие литературные силы. Особенно читались фельетоны Д.Д. Минаева, пересыпавшего прозу
стихами самого нецензурного по тому времени содержания.
Рассказ Якова бесстыден, но не противен, в нем нет хвастовства, в нем нет жестокости, а звучит что-то простодушное и немножко печали. Луна в небе тоже бесстыдно гола и так же волнует, заставляя грустить о чем-то. Вспоминается только хорошее, самое
лучшее — Королева Марго и незабвенные своею правдой
стихи...
Пушкин до того удивил меня простотой и музыкой
стиха, что долгое время проза казалась мне неестественной и читать ее было неловко. Пролог к «Руслану» напоминал мне
лучшие сказки бабушки, чудесно сжав их в одну, а некоторые строки изумляли меня своей чеканной правдой.
Старая мода скандирования
стихов гремевшими трагиками уже прошла, мелодекламация, скрывающая недостатки
стиха, была не нужна, потому что
стихи выбирались по Пушкину — «если брать рифму, бери
лучшую», да и содержание выбиралось глубокое, а главное, по возможности или с протестом, или с гражданской скорбью, всегда со смыслом.
Не плачьте над трупами павших борцов,
Погибших, с оружьем в руках…
Не пойте над ними надгробных
стихов,
Слезой не скверните их прах.
Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам,
Отдайте им
лучший почет.
Шагайте без страха по мертвым телам.
Несите их знамя вперед…
Кованой сталью звенели и звали к бою звенящие слова:
Несите их знамя вперед…
С врагом их под знаменем тех же идей
Ведите их в бой… до конца…
Городулин. Помилуйте, ее защищал один из
лучших адвокатов. Красноречие лилось, клубилось, выходило из берегов и, наконец,
стихло в едва заметное журчанье. Ничего сделать было нельзя, сама призналась во всем. Сначала солдат, который пользовался ее особенным расположением, потом она.
Думал в ней излить все мои чувства, всю мою душу, так, что, где бы ты ни была, я все бы был с тобой, беспрерывно бы напоминал о себе моими
стихами, и самая
лучшая мечта моя была та, что ты задумаешься наконец и скажешь: «Нет! он не такой дурной человек, как я думала!» Глупо, Зиночка, глупо, не правда ли?
В самом деле, когда дошла до него очередь, Фомин встал и громко сказал: «Я предпочитаю всем писателям — Сумарокова и считаю самыми
лучшими его
стихами последние слова Дмитрия Самозванца в известной трагедии того же имени...
Он проговорил в течение десяти часов без умолку, пересыпая свою речь цитатами из Белинского, Добролюбова, Писарева, Бокля и Спенсера; несколько раз принимался декламировать
стихи Некрасова и передавал в лицах
лучшие сцены комедий Островского и Гоголя.
Воспитанник кадетского корпуса, товарищ и приятель Озерова, он был такой же горячий любитель французского языка и французской литературы, как Озеров, знал хорошо этот язык, помнил множество
стихов и прозы
лучших французских писателей и любил читать их наизусть.
И так далее — еще 40
стихов, в которых повторяются всё одни и те же риторические фразы. Нет ни жизни, ни естественности, ни мысли. А это еще едва ли не
лучшая песня Карабанова…
В этом стихотворении совсем еще не видно той силы оригинальности и меткости выражения, которыми отличаются
лучшие песни Кольцова. В самом содержании заметна немножко томная сентиментальность, какою отличались тогда Мерзляков, Дельвиг и др. и какой впоследствии совсем не находим у Кольцова. Но
стихи и здесь уже довольно гладки, особенно для 1825 г., когда и Пушкин не написал еще
лучших своих произведений, и Лермонтова не было, и вообще механизм
стиха не был еще так упрощен, как теперь.
Пение этих
стихов осталось навсегда
лучшим украшением высоких бесед людей, избранных на прославление имени божия и проповедание христианской любви.
Я прибегал к разным хитростям: предлагал какое-нибудь сомнение, притворялся не понимающим некоторых намеков, лгал на себя или на других, будто бы считающих такие-то стихотворения самыми
лучшими, или, напротив, самыми слабыми, иногда читал его
стихи наизусть в подтверждение собственных мыслей, нравственных убеждений или сочувствия к красотам природы.
Хорошо одетый, очень невысокий и худой молодой человек, с узким бледным лицом и странно-густою окладистою каштанового бородкою; черные колючие глаза; длинными, неврастеническими пальцами постоянно подкручивает усы. Был он курсом старше меня, тоже на филологическом факультете. Знаком я с ним не был. На него все потихоньку указывали: уже известный поэт, печатается в
лучших журналах. Дмитрий Мережковский. Я и сам читал в журналах его
стихи. Нравились.
Русский гений поэзии и красноречия, в лице холмогорского рыбака, приветствовал ее гармоническое царствование первыми сладкозвучными
стихами и первою благородною прозой. Но
лучшею одою,
лучшим панегириком Елисавете были благословения народные. Вскоре забыли о кровавой бироновщине, и разве в дальних городах и селах говорили о ней, как теперь говорят о пугачевщине; да разве в хижинах, чтобы унять плачущих ребят, пугали именем басурмана-буки.
— Да зачем мне учить ее, когда я и без этих длинных
стихов знаю кое-что наверно
лучшее, чем это, из классического репертуара, — отвечал Савин.